Архивный активизм

Архивный активизм

Архивный активизм

Я здесь как отец такой, наверное, даже уже дед российского архивного активизма. В том смысле, что генеалогов сейчас стало много очень. В ближайшее время мы видим огромный всплеск, взрыв коммерческой генеалогии, причём в коммерческой генеалогии происходит так же, как и в других видах бизнеса: сейчас очень большое участие рынка отъедают непрофессионалы. Я называю это синдромом декретниц-родительш. Сейчас очень много женщин, которые ушли в декрет, они на втором годе декрета, уже до этого занимаясь собственной историей, собственной генеалогией, принимают заказы от друзей или каких-то людей на непрофессиональных форумах.

То есть, например, они тусили на каких-то женских форумах типа Eva.ru и рассказывали там, что у них есть такое увлечение. И подружки говорят: а ты можешь на меня посмотреть что-то? И таким образом у них формируется поле клиентов. И сначала это был прикол, сначала было смешно, а сейчас таких женщин очень много. И это очень недооценённый момент, потому что у них есть то, чего нет в коммерческих фирмах или у генеалогов, которые работают как ИП, они находятся со своими клиентами в дружеских связях. То есть они с ними пьют чай, разговаривают, объясняют. И они им рассказывают то, что находят, человеческим языком, понятным тем, кто за это заплатил. Вот сейчас, например, это совершенно новая тенденция, последние год-два таких вот коммерческих генеалогов, совершенно неоформленных, становится всё больше и больше.

А я известен тем, что, когда начал бизнес тоже совершенно случайно, потому что изначально занимался продажей книг старых и рынок букинистический рухнул в России в 2008 году в связи с кризисом. И мне пришлось заняться генеалогией. И я, придя в архив, очень удивился тому, что почему, когда происходит какая-то вещь, которая кажется несправедливой, люди не задают вопросы, почему так происходит, или они не жалуются. Меня удивила какая-то странная запуганность перед руководством этих архивов, которое выглядело совершенно нестрашно: провинциальная директриса какого-нибудь Тверского архива или ещё какого-то архива. И вполне возможно, что, когда такой вопрос возникает, сам спрашивающий неправ.

Может быть, действительно есть какая-то причина, почему дела не выдаются или почему они выдаются не так, как другие дела, или почему такие ограничения есть, или почему нельзя копировать. Но больше всего меня поразило само отсутствие вопроса, что люди не спрашивают, почему так происходит.

Как, например, в Ростовском архиве, там настолько старое здание архива, что там есть дела, которые поддерживают ржавую трубу. По ней идёт вода до сих пор. И если вы заказали дела, которые находятся в этой стопке, она не одна, то они прямо пишут: «Труба». Это уже давно так, это уже годами, десятилетиями так. Это значит, что эти дела находятся под трубой. И никого это не возмущает. В том смысле, что все настолько привыкли, что вот, есть дела, которые поддерживают трубу, и в них никто не заглядывает последние 30 лет. Это не значит, что нужно идти к директору, орать, бегать, прыгать, устраивать истерики, что дайте мне дела, выньте одно дело, воткните другое. Это значит, что проблему надо решать комплексно. В том смысле, что здание очень старое, Ростов — большой город. Почему, в принципе, в нём не строится новое здание архива? Это же действительно большой вопрос. А оно там не строится, потому что пользователям это не сильно надо. Почему? Ну кажется, это очень сложно — взять и построить архив. Но мне удалось.

Я лично человек, который выбил 120 миллионов рублей на строительство архива, устроив скандал в городе Саратове. Вот в Саратове точно такая же была ситуация, с 1979 года там заморозили здание. Построили забор, который перекрывает половину улицы Кутякова, так что вы идёте-идёте по тротуару и дальше не можете пройти, потому что забор идёт. Вы выходите на проезжую часть и мимо машин как-то в этот архив входите. И вот после этого в 1979 году заморозили строительство этого очень нужного здания и дальше там было всё только плохо.

Там были ужасные директора, там очень маленькое помещение для читального зала, шесть человек только помещается, там полный беспредел был с делами в плохом состоянии. Никто не мог понять, какие дела выдаются, какие дела не выдаются. Одному блатному выдаются все дела, другому неблатному вообще ничего не выдаётся. Просто человек приходит, заказывает дела, ему приносят, через неделю другой человек приходит, заказывает те же дела, ему пишут: всё, отказ. Вот так вот работал Саратовский архив. И соответственно нужно было как-то разгребать. Потому что Архангельский архив, про него знали все, что это самые плохие архивы региональные, вот не дай бог туда попасть.

Место занимали зимой, люди приходили к зданию архива в 5:30 утра. Представляете, зима, мороз 30 градусов, люди стоят в 5:30 утра и занимают очередь. Мне повезло, я делал это только летом, а люди стоят зимой, открывается он в 9 утра. Потому что в читальном зале шесть человек помещается. И люди это терпели. То есть они плевались, говорили, мол, какой ужасный архив, но они это терпели. Тем более это терпели местные. Вообще, кто меньше всего всегда двигается — это местные. Есть единственное исключение — город Нижний Новгород. А в остальном это самые запуганные, самые трусливые люди — это всегда местные.

Что удалось сделать с этим Саратовским архивом? В конце концов там ситуация дошла до ручки. Там была кража, которая прозвучала на всю Россию. Сотрудник архива украл 40 метрических книг. Украл очень глупо, ФСБ его быстро повязала, эти книги в основном нашли. И тут как раз сформировалось такое информационное поле, что уже на федеральном уровне все слышали, что есть какой-то Саратовский архив, там дела вообще аут.

И я вбрасываю в соцсети информацию, что в архиве находится чёрный грибок, который пожирает бумагу. Вообще этот грибок действительно существует. Мало того, он не один, их много. Грибок, пожирающий бумагу, вам расскажет про это любой архивист, он есть. Он превращает бумагу в споры. Эти споры очень вредны. Но для людей, которые в архивах не были, это звучит как фильм «Чужой». Чёрный грибок, который пожирает бумагу… И я написал в таком алармистском тоне, что Саратовский архив, в нём всё сгнивает заживо, грибок сжирает бумагу, и это выстрелило.

Это начали распространять одни СМИ за другими, за третьими, за четвёртыми, и дальше, когда так попёрло, нужно обязательно это чем-то продолжать, такой же поп-акцией. И дальше я придумал, что все саратовские уроженцы настолько обеспокоены состоянием Саратовского архива, что подписывают письмо Путину — «Спасите Саратовский архив». Спасти его надо было очень просто. Надо было подписать решение о достройке того здания 1979 года.

Его никто не подписал, подписало два человека: лидер местной еврейской общины Семён Августович и внук Олега Янковского — Иван Янковский. И это было выдано как положительный результат. С Иваном Янковским было очень просто, у него был учитель-историк в школе. Но это необязательно было всем знать. Я написал, что Иван Янковский подписал письмо Путину, это саратовские СМИ все опубликовали. В результате этот архив попал в володинский проект и эти деньги выделили. Сейчас они выделены. Они формируют эту проектную документацию, всё. Строительство должно начаться в конце этого года, деньги уже выделены.

Соответственно, то же самое можно было бы сделать и с Ростовским архивом. Просто для этого надо иметь злобу. Точнее, для этого нужно иметь некий драйв по поводу того, что ситуация не менялась, 99% людей проходит мимо, а ты вот мимо не пройдёшь. Почему? Это такая фишка.

Почему я выбрал такой путь? Ну во-первых, просто очень обидно, когда ты видишь, что люди относятся к архивам пользовательски, абсолютно потребительски. Ладно человек пришёл, который делает семейную историю, он раз появился в этом архиве и больше никогда в нём не появится. Но генеалоги, люди, которые являются профессиональными историками, которые ходят в эти архивы годами, им на самом деле наплевать на этот архив, где они работают. И очень часто им на самом деле просто наплевать.

Они придумают 500 причин, почему это не так: а у нас такой строгий директор, а она, вы знаете, пьёт с губернатором, а она с такими-то из высокопоставленных знакома. В Саратове мне лидер местного ИРО (историко-родословные общества, это совершенно гнилые организации, никогда с ними не дружите, ИРО, я специально так говорю) рассказывала, когда я ей писал: вы подпишите письмо это по поводу достройки? «Вы знаете, я не хочу эту ситуацию … . У нас есть саратовская архивная мафия (это тоже был прикол), которая мне пробьёт голову арматурой». Наверное, не стоит говорить, что в Саратове не всё так хорошо, но всё-таки саратовской архивной мафии с арматурой не существует, могу вам сказать точно.

Что дальше произошло? Эта прекрасная женщина, когда уже эти деньги выделили, я приезжаю в город Саратов, точно так же, как все, сижу в этой очереди у двери, вижу прекрасную эту женщину, главу местного ИРО, она проходит мимо меня, как будто меня нет. Я тоже. Потому что я помню, что она мне говорила, она знает, что я помню, что она мне говорила. А дальше она… Я же создал сообщество, посвящённое этой всей проблеме. Она говорит замечательную фразу: «А мы не кричали. Мы в этом архиве всегда работали». То есть фишка такая: московские крикуны бегают, создают самопиар. Без самопиара никак, это я вам сейчас объясню, что если вы любите пиар, вы должны любить и самопиар. Потому что пиара без личности не существует. Нельзя создать скандал не от личности. Нельзя создать скандал просто так. Скандал всегда будет раздут кем-то. Это очень важно.

Она говорит: а вот мы здесь всегда работаем. Мы здесь соответственно так вот всегда спокойно дела оцифровываем и так далее. Тут нечего говорить. Это всё равно, что, на самом деле, дом горит, полыхает вовсю, а тут думают: ой, как плохо, я чайник не выключил. То есть там уже всё полыхает, это то самое региональное представление: пусть у нас всё гниленько, пусть всё так плохо, но вот лишь бы сюда не влезали какие-то силы, которые мы не можем контролировать.

Но, к счастью, не везде так. Вместе с такими примерами, с Саратовом, были люди, которые в Саратове приехали, и встретили, и благодарили, и поддерживали, и вписались в этот скандал. Здесь всё-таки без местной поддержки не обойтись. Ещё более худшая ситуация в Архангельске. То есть я сейчас, когда рассказываю вам про такой архивный активизм, пытаюсь донести главный принцип — это хозяйское отношение ко всему, куда ты пришёл и чем пользуешься. Вот почему-то про это всё время забывают, что, если ты делаешь бизнес (а индивидуальное предпринимательство — это бизнес, что бы там ни говорили, это исследование, генеалогический сервис, который вы предоставляете гражданам), абсолютно неправильно считать, что вы пришли в архив, работаете там год, два, три, вот у меня уже девять лет, и происходит что-то и вы такие говорите: «Не, я в этом ничего не понимаю, это архивисты, они понимают». Они, может, и понимают, но никто не запрещает вам спросить: «Ребят, а почему у вас так?»

Обычно ответ очень сильно раздражает, потому что архивисты привыкли, и под этим есть определённое основание, что это их мир, они здесь правят, они здесь рулят, и, когда они отвечают, они отвечают с некоторым раздражением. Но спрашивать всё равно надо, понимаете? Потому что, если вы будете дальше продолжать работать, приходить в федеральный архив, региональный архив, муниципальный архив и думать, что кто-то знает. Вы просто всего не знаете. Если вы думаете: наверняка ситуация лучше, то вы дойдёте до шизофрении. Потому что в 95% случаев это не так.

Скорей всего, когда вы видите, что ситуация плохая, в российских архивах она реально плохая. Когда вы видите, приезжаете в Центральный архив Министерства обороны, и заходите, и видите там ржавые трубы и унитаз один для мужчин и женщин, это не значит, что там есть другое здание и там есть чистый унитаз с хромированными трубами. Нет, это действительно единственный унитаз Архива Министерства обороны для пользователей, с ржавой трубой. Вы, когда задаёте себе вопрос — ну а как так, главное — скрепы, Россия, и вот такой вот туалет — это правильный вопрос, это остальные идиоты, что они его не задают, а не вы идиот. Обычно происходит …-эффект: «Почему никто не спрашивает? Ну значит и я не буду спрашивать». Обычно здоровые мужики в камуфляже, с полей, которые вот эти все кости находят, своими руками эти мины обезвреживают. К ним подходишь: «Подпиши письмо». «Нет, не буду». Реально страх в глазах, понимаете? Это что-то невообразимое.

И когда я начал это делать, оказалось, слава богу, что я себе врал: я такой не один. Есть в Нижнем Новгороде пользователь по фамилии Галиничев, который пришёл в архив, задал вопрос и этот вопрос оказался правильным: почему, когда происходит срочный заказ дел, происходит наценка в три раза? Почему именно в три? Вот его заинтересовало. Никого не интересовало, все платили, а его заинтересовал этот вопрос. Он спросил и добился того, что наценка снизилась.

Потом такие люди появились в Петербурге. Сейчас в Петербурге такие злые люди, по сравнению с которыми я гораздо более мирный и гораздо более адекватный. Питерские люди, как сказать, у них есть своя фишка. Они выбрали большого мамонта под названием Росархив.

Если вы знаете структуру российских архивов, то они кому только не принадлежат в России. Есть ведомственные, они принадлежат ведомствам — МВД, ФСБ, Министерство обороны. Есть муниципальные, они принадлежат муниципалитетам. Есть региональные, заместитель губернатора у них является главным на уровне региона. Есть федеральные. Таких всего, по-моему, 12 и в трёх больших городах: Москва, Петербург и Владивосток.

Петербургские люди — Кирилл Белоусов и Михаил Друзин — неожиданно выяснили, что в этих архивах происходит самый большой бардак. Ну например, некоторое время благодаря стараниям как раз этих самых людей в российских архивах, в том числе федеральных, было бесплатное копирование. Да, такое было. Сейчас в Москве такое осталось только в Архиве города Москвы на Калужской, бесплатное копирование. А раньше по России полгода было везде. И это сделали эти ребята. Потом Росархив очнулся и ввёл новые нормы, по которым копирование стало платным. Но им нужно было, конечно, сделать реверанс в сторону правоохранительных органов и они ввели платное самостоятельное копирование. Они не могли прописывать, по законодательству, нельзя прописывать только одну услугу, нужно создать альтернативу.

И они ввели услугу под названием платное самостоятельное копирование. То есть вы можете заплатить, но на свой мобильник или на свой фотоаппарат снять. И для этого копирования они должны были повесить прейскуранты и даже были закуплены за несусветные деньги сканеры, которые поставлены в федеральных архивах и сканеры год не работают. И когда, соответственно, петербургские люди опять спрашивают начальника Росархива господина Артизова: «А почему у вас не работает?» Это же не бюджетные сканеры, которые продаются за 9 тысяч рублей, это дорогущие машины. Они отвечают: «Знаете, так сложно. Нужно поставить такое-то программное обеспечение, очень сложное, научить всех пользоваться, очень сложно это сделать, потом ещё законодательство исправить, это очень сложно».

Частично это правда, потому что на самом деле есть фронда на личностном уровне. Мне в одном из федеральных архивов бабушки, зарплаты у них крошечные, они мне прям в глаза говорили: «Молодой человек, вот для вас мы сделаем исключение, что вы из "Сбербанка. Онлайн" отправляете квитанцию по электронной почте, потому что мы знаем, кто вы. Но мы не будем пользоваться электронной почтой». Почему? «Потому что нас не уволят». Вот стоит компьютер, и [можно] получать это по электронной почте. «Мы переучиваться не будем».

Есть некоторое такое представление, оно обусловлено очень низкой зарплатой, что вот человек на своём месте, он всегда так делал, и меняться ничего не будет. Естественно, когда Росархив пришёл с этими сканерами и сказал: «Ребята, ну достали уже эти активисты, вводим эти сканеры», они сказали: «Ещё со сканерами разбираться? Не будем, короче, это делать».

Потому что в каждом архиве есть ещё свой внутренний мир. Это не значит, что там появился такой человек по фамилии Артизов, сказал и тут же выполнили. Архивы — это свой мир, и туда с такой колотушкой не придёшь, даже начальство. И после этих писем пришлось Росархиву заходить в эти архивы второй раз и говорить, что, ребят, похоже вы ничего не поняли. Сейчас устраиваются второй раз для сотрудников архивов семинары, как пользоваться этими сканерами дорогущими, и в конце концов, надеюсь, такую услугу мы увидим.

То есть всё-таки это не значит, что сидят архивисты… Вы поймите, они люди разные. У них есть свои интересы, у них есть своя какая-то обязательная гордость, потому что они работают с этими документами. И, как правило, когда вы заходите, они смотрят на вас как на вошь. Потому что для них вы нувориши. Вы берёте эти святые документы, и вы превращаете их в грязные деньги, и это ужасно.

Но на самом деле это ещё ужасней, потому что раньше так делали только они, потому что генеалогией в Советском Союзе начали заниматься в 60-х годах. Кому тогда заказывали генеалогические исследования? Архивистам. Не было тогда никаких генеалогов. И в 80-е года к ним подбегали и говорили: «Пётр Сергеевич, а посмотрите мне там метрическую книжечку». Это ж были люди серьёзные, им никогда не говорили: а вот денежку возьмите, — тогда было не принято. Как-то там по-другому.

А тут на тебе. Появляется генеалогия, они приходят, и, мало того, до конца 2009 года было не принято говорить, что ты генеалог. Нужно было обязательно, все знали, писать тему какую-нибудь, не знаю, «Кирпичное производство Владимирщины». Написать «генеалог» — это было как плюнуть в лицо. И я был первый человек среди российских генеалогов, который чётко и нагло писал в этом заказе «коммерческий поиск». И это производило впечатление, как будто я штаны в архиве снял, я помню это. Это 2009–2010 годы. Сейчас уже все так делают, сейчас уже этим не удивишь.

Но тем не менее это отношение часто, но не всегда осталось. И поэтому, когда вы приходите в архив и видите что-то и задаёте вопросы, это не значит, что у другого человека, у архивиста не может быть своего мнения. Оно есть. Очень часто агрессивное. Оно очень часто такое, которое вас унижает. Но это совсем не значит, что вы не имеете права на то, чтобы задавать вопросы. Потому что первое, что попытаются вам сделать — это сказать: «Ша! Ты тут ничего не знаешь». И это доходит до смешного.

В Ставропольском архиве на меня писали в ФСБ, потому что я приехал с француженкой. Меня вызывали реально на Кузнецкий Мост. Мы там поржали с этими ребятами. А вы знаете почему? Потому что там, в Ставропольском архиве, директриса придумала правило: с одного этажа приносить не больше трёх дел. Я говорю, это очень классно, наверное, вы создали Ставропольскую Народную Республику? Я вот просто в новостях не читал. Потому что такого правила нигде нет. В 122-м, в 125-м федеральных законах, ни в одной инструкции этого правила нет. Это вы для удобства создали. А мне в вашем Ставрополе сидеть долго не надо. Принесите сколько мне нужно. У нас заказ сейчас идёт — 1500 листов может заказать каждый пользователь по закону. Вот и приносите. Мне приносили. Но скандал был. И после этого, я говорю, мне позвонили, я ходил на Кузнецкий Мост и меня спрашивали: «А что вы делали с пользователем Ан-Софи Шевалье в Ставропольском архиве?» Исследовал генеалогию казаков. Забыл сейчас фамилию, каких. Они такие ха-ха-ха. «Ну, мы должны были отработать, извините». Вот, иногда доходит и до этого.

Заканчивая такой скетч, я хочу вам сказать, пожалуйста, в любой сфере, в которой вы вращаетесь, вы работаете, старайтесь всегда относиться к ней хозяйски в хорошем смысле этого слова, задавать вопросы, потому что — и я завершаю на этом мысль — генеалогия не обеспечит вам пенсию. Генеалогия — это бизнес, с которым не приглашают читать в университеты. Никакой сладкой старости вам абсолютно не дано. Вот пока вы будете бегать по архивам, свесив язык на плечо, до тех пор деньги у вас будут. Вот как только вы устали, сломались и стали старенькими, никто вас помнить не будет. Это не та наука, это прикладная наука. Это не какая-то политическая журналистика, что-то злободневное. В России — нет. Это абсолютно не злободневно.

А вот что злободневно в России — это активизм. Вот активизм, даже российский архивный активизм будоражит и интересует всех. И если посмотреть интервью, которые я даю прессе, а я самый цитируемый в России генеалог. «Коммерсант», «Радио России», «РТР» и так далее. 90% этого цитирования не связаны с вопросами «а как найти своего дедушку». Есть куча других генеалогов, которые могут про это рассказать. Они связаны с какими-то конфликтами: почему здесь уничтожили документ? А какая ситуация в этом архиве? А какой правовой момент вот здесь? И это напрямую простроенная стратегия. Потому что активизм в России — это больно. За это могут убить, за это могут посадить, но это самый быстрый и прямой путь в карьере и в любом бизнесе выпрыгнуть наверх. Поэтому в данном случае я это делаю не из своих гражданских побуждений, а чётко, простроенно, потому что хочу быть наверху в этом бизнесе. Я закончил. Есть вопросы?

 

В: Можно ещё раз название вашей книжки?

О: «Генеалогия: кодекс Семёнова».

В: А где скачать можно?

О: А вы просто забейте «Скачать "Генеалогия: кодекс Семёнова"». На моём сайте точно можно скачать с «Яндекс. Диск» без всяких вирусов.

 

В: У меня жена занимается генеалогией. У неё обрубился путь к исследованию дедовской линии, потому что архив не выдаёт метрики. Можно это как-то обойти?

О: Сейчас будет говорить Диана Примако, у неё прямо тема «"Тупики" в генеалогических исследованиях».

 

В: А зачем украли метрические книги? С какой целью?

О: Продать. На самом деле это самый идиотский документ для продажи.

В: А кому? Родственникам?

О: Я честно не знаю, кому он хотел продать, но это совсем было по-дурацки. Действительно, метрические книги некотируемый документ в антикварном бизнесе. Он очень нужный генеалогических исследованиях, но это не письмо Пушкина последнее. А в Саратовском архиве есть документы гораздо более интересные.

 

В: А в каком архиве сейчас наиболее приятная обстановка?

О: Вы мне напомнили, как я подходил и спрашивал в школе для беременных, какой роддом самый лучший? Они их называли самыми дружественными. Они сказали очень классную фразу, которая очень подходит и к российскому архивному миру тоже, да и вообще, по-моему, ко всему в России: «Ситуация постоянно меняется». Был когда-то хороший Тамбовский архив. Потом директору показалось, что он слишком мягкий, и сейчас это средний архив. Был отличный Пензенский архив. Такое ощущение, что им очень сильно обрезали бюджет и они сильно устрожились. Иногда всё не потому, что вам хотят сделать плохо. Иногда есть подводные причины, и опять же вы их можете узнать, только спрашивая официально или неофициально. Ситуация абсолютно меняется всегда.

 

В: А ситуация с Украиной?

О: Мой личный вклад в присоединении Крыма — я потерял украинский бизнес весь. Я был один из самых, кому заказывали в Москве поиск на Украине, — это был я, потому что я украиноговорящий. Я мог искать в Ужгороде, Ивано-Франковске, в любой деревне и так далее. Пожалуйста, я могу и сейчас искать, нас пустят в архивы и архивы открыты. Высшие архивы НКВД открыты на Украине полностью. Но проблема уехать. У меня не стоит ещё пока запроса территориальной «безпеки» на три года. Но у меня такой драйв, знаете, съездить в Крым, а потом тут же съездить в Киев. Потому что спрашивают всё время, были ли вы в Крыму, и вы постоянно им врёте, чтобы не было обидно, когда поставят такую печать — есть за что. И все украинские генеалоги знают, что я там был, но пока ещё вроде не доложили.

Записаться на консультацию

Можно написать нам

Нажимая на кнопку, я соглашаюсь
на обработку персональных данных

Читайте также